Я тоже прибежал на крики. Стыдно признаться, но вид моей сестры, яростно совокупляющейся с ухающим орангутангом так возбудил меня, что я, не в силах совладать с собой, тут же вырвал Катрин из плена лохматого соперника и сам попытался ею овладеть. Она же, увидя новую игрушку, набросилась на меня и повалила на пол, охваченная страстью. Только что лишённая девственности, окровавленная пися моей сестры насаживалась на мой орган с жадностью питона, заглатывающего жертву. Отец, ломая руки, вскричал, что не выдержит такого позора и бесчестья. Мало того, что его дочь отдала цветок своей невинности обезьяне, после чего её, конечно же, ни один порядочный парижанин не возьмёт в супруги, - так она ещё и предалась отвратительному любострастию с родным братом на глазах своего отца!
Чтобы излечить дочь от наследственного помешательства, а паче того, чтобы скрыть опозорившуюся от людских пересудов, родители решили отдать ее в монастырь. Меня же, для присмотра за Катрин, также было решено направить вместе с ней. Полагаю, что, не говоря о том вслух и зная нашу с Катрин подверженность одному и тому же недугу, наши родители надеялись, что мы с сестрой, при необходимости, будем по-родственному «подлечивать» друг друга, дабы наши необузданные страсти не привели нас к ведущим к усугублению позора связям с другими людьми. Как же ошибались наши бедные родители! Но вот сборы закончились, Париж остался позади. Пара гнедых увозила нас в монастырь, углубляясь по безлюдной дороге в лес. Салатно-зелёные кроны лиственных деревьев шептали над нами, а в сумраке кареты мои пальцы нежно играли грудями сестры. Монастырь, в который мы прибыли, имел вид суровый и неприступный – низкие строения из серого камня, соединяющиеся между собой переходами с навесами. Но местность вокруг была живописной и умиротворяющей. Моё внимание привлекло одно из строений, стоявшее отдельно от других. Я спросил настоятельницу, что там находится.
- Увидишь, - загадочно ответила она.
С наступлением ночи я заметил из окна своей кельи, что к тому самому отдельному строению сходятся монахини, одетые в простые черные туники. Волосы их были распущены, ноги разуты. Нас с сестрой тоже позвали принять участие в общем сборе. Мы отправились вместе со всеми, не имея ни малейшего представления о том, что нас ждало. Войдя под своды, мы оказались в просторном помещении. Часть участников сидела,другие лежали на подушках. На низкий стол подавались блюда из жареной баранины и вино, которое монахини делали сами. После еды разгорались и румянились лица женщин. Настоятельница вышла к амвону, и началось слушание торжественной и великолепной проповеди. Первые же слова проповеди привели меня в смущение и смятение, ибо это были слова, совершенно неподобающие для монастырских стен. Настоятельница говорила о «священном соитии», об инкубах и суккубах – духах, совокупляющихся со спящими людьми, и о многих других, ещё более откровенных и развратных вещах. Я смотрел по сторонам, рассчитывая узреть на ликах монахинь праведное возмущение, однако ничего такого не заметил. Напротив, эти женщины слушали речь настоятельницы как нечто привычное и любопытное. Становилось шумно, раздавались пьяные возгласы, взрывы смеха, звон посуды. Вдруг я увидел, как одна из монахинь,
